Алаш орда в оценках мировой историографии

Бахыт М. Сужиков,
зав. Отделом Института истории и этнологии МОН РК
http://iie.kz

Предлагаемый вашему вниманию аналитический обзор зарубежной историко-политологической литературы является лишь частью того огромного объема информации об Алаш Орде, которым изобилуют изыскания западных исследователей по региону Центральной Азии. Однако даже эта толика знаний убеждает в том, насколько эпохальным явилось освободительное движение в Казахстане в первой четверти XX-го века и какие фундаментальные основы заложили казахские интеллектуалы того времени в становление национальной государственности. Однако это не только повествование о популярности либеральных идей в народной среде, но и упоминание о политических оплошностях, а порой и отступничестве, допущенных ими в противостоянии с государственной машиной тоталитаризма.

История Алаш Орды в зарубежном историографическом массиве Центральной Азии занимает главенствующее место при описании периода консолидации нации на весь период революционного лихолетья. По словам выдающегося исследователя мусульманских народов Уилла Мейера, Алаш Орда лидировала в антиимпериалистическом движении и вместе с младобухарцами, Кокандской республикой, повстанцами-басмачами, а также национал-демократическими партиями Кавказа, Крыма, Якутии и Бурятии явилась движущей силой огромного общественного подъема начала прошлого века. Однако в отличие от большинства своих соратников по борьбе, фантазировавших будущее без России и русских, носители казахской национальной идеи усматривали в сотрудничестве с буржуазным Временным правительством перспективы коренной модернизации края, а не просто возврат к традиционному образу жизни.
Объяснялся данный прагматизм трезвой оценкой сложившейся ситуации. В этой связи Марта Б. Олкотт отмечает, что «на протяжении всего XIX века экономика пастушеского кочевничества пошла на спад в невиданных масштабах, а экономическая дестабилизация, в свою очередь, подорвала авторитет племенной и родовой власти». С точки зрения западной этнологии это привело к тому, что прочные родоплеменные узы, скреплявшие военно-потестарные империи Евразии на протяжении прошлых столетий, стали более локализированными и разрозненными в условиях крушения номадного общества. Транзитное состояние экономики края не могло не привести к угрозе превращения самого многочисленного кочевого народа России в переживший самого себя реликт. «Само существование казахской наций стало острой проблемой» (Ахмет Байтурсынов).
Хорошо известный в Казахстане американский профессор Уильям Фиерман, характеризуя историчность того или иного этноса, выделяет в качестве основополагающего критерия вероятность возникновения в данной ситуации группы людей, которая встает на борьбу «за право признания за своей народностью качества социальной и политической общности, способной осуществлять реальный контроль над определенной территорией и ее населением». Такой группой и выступила «вестернизированная казахская элита, видевшая в Алаш Орде средство для продвижения своих целей». Стремление управлять этим процессом при отсутствии местного правящего класса породило жесткие идейные споры среди светских просветителей, казахских чиновников, мусульманского духовенства и реформаторов пантюркистов. Однако у всех, как пишет Бавна Дэви в недавно вышедшей монографии «Казахстан: этничность, язык и власть», «сложилось общее мнение о том, что пастушеское скотоводство само по себе не имеет возможности противостоять новым вызовам. Утратив всякие иллюзии относительно царских властей после восстания 1916 года, лидеры Алаша пришли к выводу о необходимости радикальных изменений в политических и властных структурах, и что только это может облегчить участь как скотоводов, так и земледельцев в Степном крае».
Идея «Нового пути» или джадидизма основывалась на далеко не риторическом вопросе: сможет ли азиатская арба тягаться с европейским локомотивом? При положительном ответе неизменно возникал конфликт интересов, поскольку «данный диалектический процесс продвигает модернизацию этнической группы в сторону ее трансформации в группу политического противостояния». Популярность же партии Алаш Орда в народной среде объяснялась тем, что Алихан Букейханов, Ахмет Байтурсынов, Миржакып Дулатов, Х. и Ж. Досмухамедовы, Ж. Акбаев, Х. Габбасов, Р. Марсеков, А. Турлыбаев и их единомышленники попытались придать казахскому национализму формы буржуазно-либерального движения. «Программа партии (вначале схожая с программой российских кадетов), - пишут классики центральноазиеведения А. Беннигсен и Э. Уимбуш, - являлась сопряжением идей умеренных меньшевиков и социалистов-революционеров. Индифферентное отношение алашордынцев к религии и пантюркизму было связано, прежде всего, с заботой о формировании и защите казахской нации. В 1917 г. Алаш Орда полностью доминировала в политической жизни Степного края».
Некое подобие либерализма в национальном вопросе выказывали и большевики, захватившие бразды правления после Октябрьского переворота 1917 г., которые не могли не учитывать сформированный Временным правительством политический климат. Стратегия первых лет советизма в отношении национальных меньшинств определялась политикой наибольшего им благоприятствования. Терри Мартин в историческом исследовании по данному периоду так формулирует позицию красных комиссаров: «Поскольку национальная идентичность выступает неизбежным явлением в современном мире, то национализм угнетаемых нерусских народов выражает не только скрытый классовый протест, но и оправдывает национальное недовольство деспотическим великодержавным шовинизмом господствующей русской нации. Поэтому ни национализм, ни национальное тождество не следует расценивать как реакционное». Иначе говоря, первоначальное политическое кредо большевиков основывалось на симпатиях к праву наций на самоопределение, включая в принципе и право на отделение. В искренности этих инициирующих побуждений и заключалась притягательная сила ленинских идей. «В этом смысле большевиков можно назвать интернационалистами-националистами, а точнее националистами Позитивного Действия».
Со стороны же белого движения, перенесших центр тяжести гражданской войны на земли Дешт-и-Кыпчак, не последовало никакого сочувствия чаяниям казахского народа. «В конечном счете, шовинизм белых вынудил Алаш Орду в 1919 году перейти на сторону красных». Подобно тому, как в русском массовом сознании произошел раскол, так и в мировоззрении степняков мир разделился на две половины. Часть казахов оставалась приверженцами либерально-национального движения, другая же примкнула к сторонникам радикального курса, которого придерживались такие известные личности, как Амангельды Иманов и Алиби Джангильдин, возродившие с 1916 года воинские идеалы батырства, когда «не надо мудрить во время конфликта между «нашим народом», и «чужими», между колонизируемыми и колонизаторами». Короткий период существования автономного правительства Алаш Орды (декабрь 1917 – март 1920) как в зеркальном отражении воспроизвел конкурентное столкновение всего спектра политических течений на окраинах империи, ввергнутой в хаос, где интеллектуальная составляющая оказалась бессильной противоборствовать силе штыка.
Однако на время гражданского противостояния большевизм представлялся поборником истинной свободы, что не могло отразиться на отходе носителей казахской идеи от национально-либеральной модели развития. «Руководители Алаш Орды пришли к такому заключению с некоторым опасением, но Ленин и большевики были наименьшим злом, а положение в казахских степях достигло такой стадии, когда стало уже невозможно сидеть казахам на обочине истории в ожидании благоприятного исхода». Образ создания независимого казахского государства на основе демократии свободного мира и реальных рыночных отношений сменился политикой защиты интересов казахского народа в безальтернативных обстоятельствах диктатуры русского пролетариата. Со стороны же Москвы имела место попытка «создания собственных политических структур в Центральной Азии с тем, чтобы формально покончить с колониальной природой своего правления в регионе, однако без права что-либо менять в характере этого правления». Правительство крайне нуждалось в компетентных людях из националов и привлекало их на свою сторону, несмотря на широко распространенную враждебность к ним. «В 1926 году Голощекин попытался установить контроль над образованием, учебной литературой и прессой, но не смог этого сделать без алашордынской интеллигенции, поскольку попросту не было тех, кто мог бы их заменить».
Казахские интеллектуалы также старались как-то приспособить каркас большевистской идеологии к местным реалиям: «Несмотря на первоначальный «антирелигиозный характер диктатуры пролетариата», местные социалисты объясняли возможность альянса с русским рабочим классом тем, что коммунизм последних фактически совместим с исламом. ... Ахмет Байтурсын, касаясь своего народа, говорил, что казахи «примут коммунизм даже раньше всех остальных народов, поскольку их жизненные условия вполне соответствуют коммунизму»».
Однако вскоре и существование самой партии оказалось под угрозой. «Тезисы X съезда РКП(б) по национальному вопросу (1921) призвали к борьбе против великодержавного шовинизма и местного национализма. На этой почве развернулась борьба между русскими и казахами, а также между самими казахами, где каждый стал изобличать своего врага как шовиниста или националиста. Под этими лозунгами была денонсирована партия Алаш Орда. ... Русские коммунисты стали утверждать, что совместная работа с теми, кто был связан с Алаш Ордой, далее невозможна. ... С этого момента открытая общественная деятельность Алаш Орды под советским правлением была объявлена вне закона».
Лишенные права прямого политическое действия, лидеры Алаш Орды избрали опосредованный нейтралитет. Они окунулись в активную организационную и просветительскую работу, уповая на то, что марксистская доктрина «в какой-то степени не даст погибнуть росткам национальной идеи под властью новой советской России». «Алашордынцы в массовом порядке вступали в большевистскую партию, создавая в регионе первичные местные организации новой советской администрации. Но из-за своего происхождения они, одновременно, привносили и ересь мусульманского национализма, приверженность исламской культуре и устремления к автономии (если не к независимости), пропагандируемой самым важным и высокопоставленным в России мусульманским коммунистом Султан-Галиевым». Как бы там ни было, но феномен национал-коммунизма народов Советского Востока оказался несовместимым с пролетарским интернационализмом, который «выступил крайним выражением русского национализма не только в качестве добавочной, но движущей силы глобального проникновения коммунизма».
При всем желании соответствовать навязанным правилам игры, все же органическое отторжение форм нового внешнего диктата тем или иным образом проявляло себя в деятельности неофитов. «Все исторические работы, художественные произведения и школьные учебники стали превозносить мусульманское единство. Национальными героями стали Шамиль, правители Золотой Орды, крымский хан Давлет Герей, который сжег Москву в 1571 г., Тимур и даже Чингисхан». Тот же Александр Беннигсен прослеживает и обращение к традиционным формам солидарности на юго-восточных окраинах СССР: «В произведениях туркестанских и кавказских коммунистических лидеров Турара Рыскулова, Наджмуддина Эфендиев-Самурского и Тахо Годи легко обнаружить плохо скрываемое восхищение своими антагонистами: басмачами или адептами суфизма, считавшимися «реакционными» и «фанатичными», но олицетворявшими подлинную героическую традицию чистой и неподдельной преданности исламу. Поэтому Сталин имел все основания, когда винил своих мусульманских товарищей – Турара Рыскулова, Акмала Икрамова, Султан-Галиева и ряд других – за допущенные пробасмаческие симпатии».
Стремление придать формирующейся советской казахской культуре яркую национальную окраску в короткий интервал политики по коренизации продемонстрировало взаимный базовый антагонизм между большевизмом и алашской идеологией. В этой связи западные историки склонны расценивать последовавшее затем силовое оседание казахов как логическое завершение этапа сотрудничества со старорежимной интеллигенцией: «Кочевые традиции вкупе с языковой и религиозной отстраненностью от русского уклада жизни выступали основными символами казахской суверенности. Их последовательное искоренение было усугублено коллективизацией, которая в Центральной Азии имела большее значение, чем, скажем в Твери или Смоленске. Она ознаменовала окончательную победу России над национальными приоритетами в культуре и политике на территории Казахстана. Этот роковой удар в спину являлся фактически реакцией на последнее проявление независимой националистической энергетики».
«В 1928-1929 гг. почти все бывшие активисты Алашского движения были арестованы; в 1930-х годах они были казнены или погибли в застенках (за малым исключением, как, например, Алимхан Ермеков и Мухтар Ауэзов)». С тех пор за представителями казахской культуры, которые тем или иным способом озвучивали идеи преданных остракизму алашордынцев, закреплялся бренд «буржуазного националиста» в качестве гарантированного средства для публичного шельмования. Кампании же по физическому уничтожению «социально-чуждых элементов» на основе государственного вердикта были продолжены и в последующем. «Советская власть ликвидировала интеллектуальную и политическую элиту посредством трех валов террора в 1928, 1937-1938 и 1949-1950 годах», причем гибли не только симпатизировавшие, но те из казахов, кто «противостоял Алаш Орде».
Как реальность казахской истории «само существование такой группы реформаторов – относительная аномалия в мусульманском мире конца XIX – начала XX вв.», поскольку она попыталась связать воедино заведомо несовместимую на тот период триаду: ценности кочевой цивилизации, исламскую культуру и европейскую модель развития. Отсутствие политического опыта у лидеров национального движения, неопределенность задач, плохо организованное руководство и, наконец, политическая наивность позволили большевикам с помощью революции сверху очистить площадку для формирования совершенно новой популяции, «советского человека». С ликвидацией этой «могучей кучки», олицетворявшей адаптированный к реалиям жизни функциональный институт, был нарушен естественный ход казахского этногенеза, поскольку советская национальная политика «была направлена против центрально-азиатской самобытности, за доминирующее влияние русской культуры». Последствия модернизации по советской модели выразилась в том, что «были уничтожены старые представления и прежние этнические лояльности, видоизменились этническая ориентация и приверженности, и на их месте были насаждены новые». На последующий период советской истории эту элиту сменило новая генерация, которая была «более искушена в житейских делах, менее активна в борьбе с предубеждениями и, что парадоксально, более консервативна». Но старое поколение, «которое избежало чисток зачастую ценой демонстративного покаяния и отречения, тем не менее, явились резерватом сохранения национальных традиций, обеспечив, тем самым, соединительное звено между национальными лидерами, уничтоженными в 1937-1938 гг., и молодым поколением». Тем не менее, с легендарных времен Алаш-Ордынского движения среди местной элиты никогда открыто не ставился вопрос о строительстве самостоятельного государства на основе имманентных черт, присущих историческим традициям нации.
Лишь только к концу XX-го столетия в результате естественного одряхления советской империи и зарождения нового казахского политического ядра, который стал защищать национальные интересы последовательно и эффективно, идеи Алаш Орды, символизировавшие «мощь казахской этнической идентичности, нашли свое воплощение в государственном строительстве». Однако «самым важным вкладом в дело казахской национальной государственности явилось признание за Казахстаном статуса независимого административного образования в 1920-х годах, а затем союзной республики в 1936 году. Таким образом, идея о казахской нации, высказанная А. Байтурсыновым еще в 1913 году, идея о том, что казахи владеют определенным пространством и придерживаются собственного образа жизни, была реализована выходом на арену Казахстана как республики Советского Союза». Борьба за сохранение территориального казахского тождества, равно как и дальнейшее восхождение Казахстана от автономного придатка к национальной республике в условиях сталинщины является заслугой и подвигом Алаш Орды, которые трудно переоценить.

Myer W. Islam and Colonialism : Western Perspectives on Soviet Asia. London, 2002. P. 80.
Olcott M.B. The Fabrication of the Social Past: The Kazakhs of Central Asia. – In: Political Anthropology Gear-Book I. Ideology and Interest. New Brunswick, London, 1980. P. 198.
Khzanov A.M. Pastoralists in Second and Third World Countries. The Problem of Modernization // Bulletin of the Israeli Academic Center in Cairo (IACC). July 1990. No. 13. P. 19. Rakowska-Harmstone T. Islam and Nationalism: Central Asia and Kazakhstan under Soviet Rule // Central Asian Survey. Oxford, 1983. Vol. II. No 2. P. 41.
Fierman W. Cultural Nationalism in Soviet Uzbekistan: A Case Study of ‘The Immortal Cliffs’ // Sov. Union – Union Soviet. Los Angeles, 1985. Vol. 12, No. 1. P. 1.
The New Encyclopaedia Britannica. 1993. Pt.3. Vol.18. P. 509.
Dave B. Kazakhstan : ethnicity, language and power. London : Routledge, 2007. 242 p. P. 46.
Rothschild J. Ethnopolitics: A Conceptual Framework. New York, 1981. Р. 3
Bennigsen A., Wimbush E. Muslim National Communism in the Soviet Union: A Revolutionary Strategy for the Colonial World. Chicago, 1979. Рр. 212-213.
Martin,T.D. The affirmative action empire: Nations and nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca; London, 2001. Р. 8.
Op. cit. P. 15.
Russia and Asia : essays on the influence of Russia on the Asian peoples. Stanford, Calif., Stanford, 1972. Р. 256.
Rywkin M. Moscow's Muslim challenge : Soviet Central Asia. Armonk, N.Y, 1990. Р. 21.
Hobsbawm E. J. Bandits. Harmondsworth 1971. P. 103.
Kazakhs on Russians before 1917. A. Bukeykhanov, M. Dulatov, F. Baytursun, T. Ryskulov. // Society for Central Asian Studies. Reprint series. No. 5. Oxford, 1985. Р. 12.
Pipes D. The Long Shadow: Culture and Politics in the Middle East. - New Brunswick (N.J.), 1988. P. 49.
Central Asia on Display: Proceedings of the VII Conference of the European Society for Central Asian Studies. Wiener Zentralasien Studien, 2006. Bd. 2. Vol. 2. P. 159.
Bennigsen A., Wimbush E. Op. cit. P. 30.
Hallez X. The Kazakh Intelligentsia and the Formation of the Kazakh Socialist Republic (1919-1938) – In: Central Asia on Display: Proceedings of the VII Conference of the European Society for Central Asian Studies. Vienna 2000. Vol. II. P. 159.
Anderson J. The international politics of Central Asia. Manchester, 1997. P. 24.
Rakowska-Harmstone T. Islam and Nationalism: Central Asia and Kazakhstan under Soviet Rule. // Central Asian Survey. London, 1983. Vol. 2. No. 2. Pp. 11-12.
Besanson A. Nationalism and Bolshevism in the USSR. – In: The Last Empire: Nationality and the Soviet Future. Stanford, 1986. P. 5.
Bennigsen A. Panturkism and Panislamism in History and Today. // Central Asian Survey. London, 1984. Vol. 3. No. 3. Pp. 43-44.
Bennigsen A. Soviet Muslims and the Muslim World. – In: Soviet Nationalities in Strategic Perspective. London, 1985. P. 2215.
Pethybridge R. One step backwards, two steps forward : Soviet society and politics under the New Economic Policy. Oxford, 1990. P. 401.
Tomohiko Uyama, The Geography of Civilizations: Chapter 3-A Spatial Analysis of the Kazakh Intelligentsia's Activities, From the Mid-Nineteenth to the Early Twentieth Century – In: Regions: A Prism to View the Slavic-Eurasian World. Sapporo, 2000. Р. 80.
Cummings S.N. Kazakhstan : power and the elite. London, 2005. P. 15.
An Ethnohistorical Dictionary of the Russia and Soviet Empires. Westport, Connecticut, London, 1994. P. 365.
Olcott M.B. The Emergence of National Identity in Kazakhstan. // Canadian Review of Studies in Nationalism. Charlottetown, 1981. Vol. VIII. No. 2. P. 292.
McClellan W. Russia. A History of the Soviet Period. New Jersey,1986; Fraser G. Basmachi-I // Central Asian Survey. Oxford, 1987. Vol. VI. No. 1. P. 17.
Simon G. Nationalitatenprobleme und die Regierbarkeit der Sovietunion. Köln,1984. S. 14.
Karpat K.H. Elits and the Transmission of Nationality and Identity. // Central Asian Survey. Oxford, 1986. Vol. V. No. 3/4. Pp. 15-16.
Aziz-al Ahsan Seyed Soviet Nation-Building in Central Asia (1917-1979). // Canadian Review of Studies in Nationalism. Charlottetown, 1987. Vol. 14. No. 2. P. 317.
Bennigsen A., Wimbush E. Op. cit. P. 102.
Carrère d’Encausse H. The national Republics LoseTheir Independence. – In: Central Asia. 130 years of Russian dominance, a historical overview. Durham and London, 1994. P. 265.
Privratsky B.G. Muslim Turkistan: Kazak religion and collective memory. Richmond, 2001. P. 8.
Karpat K. The Roots of Kazakh Nationalism: Ethnicity, Islam or Land? - In a Collapsing Empire: Underdevelopmant, Ethnic Conflicts and Nationalisms in the Soviet Union. Milan, 1993. P. 327.