Начало Казахстан в XVIII веке

Казахстан в XVIII веке (продолжение1)

Казахстан в XVIII веке (продолжение2)

РЕЛИГИЯ, ОБРЯДЫ, ШКОЛА.

РЕЛИГИЯ И ШКОЛА

В начале столетия обратились киргизцы по прельщению туркестанских священнослужителей от шаманского язычества к магометанскому закону. Веру свою они почитают; но как у них нет школ, да при том и целые улусы не имеют мулл, то они не только превеликие невежды, но и крайне суеверны. Малое число находящихся у них мулл, состоит из полоненных ими российских или других каких татар, умеющих читать и писать и потому люди сии бывают счастливы, отчасти как священнослужители, а отчасти как писцы и советники знатных киргизцев. В 1774 г. был у хана Нур-Галия один только тайный секретарь, да и тот полоненный казанский простой татарин, который едва умел вразумительно и четко писать, но разумел татарский и российский язык. Такие люди очень малое в законе своем оказывают сведение и редко имеют у себя алкоран или иные какие писания, хотя бы они и по-арабски знали. В ордах беспрестанно разъезжают несколько абдалов или обрезывателей, которые, по елику получают за каждое клеймо правоверия по одной овце, имеют всегда у себя знатные овечьи заводы.
(Георги, II, 140).
...Они в своем законе тверды, но при том весьма темное имеют понятие потому, что у них очень мало магометанских духовных. Ныне в их орде находится ахун или главный поп, который обыкновенно с ханом кочуют. В своем житии весьма наблюдают они магометанский закон и потому не едят нечистого, увеченного, хромого или другого поврежденного скота, а из диких в пищу употребляют только сайгачей, степных лошадей и оленей
(Паллас, I, 575).
Магометане киргизы очень плохие, невежественные и суеверные. Ни мечетей, ни школ у них нет совсем и мало служителей культа, мулл. Муллы все тоже очень невежественны. В силу всего этого киргизы не умеют ни читать ни писать. По киргизским степям разъезжает несколько операторов обрезания. За совершение этой необходимой правоверному магометанину операции, взимается хорошая плата - овца и эти люди очень богаты. Но их тоже не хватает. У киргизов можно встретить даже подростков, мальчиков лет 14, еще не обрезанных.
(Фальк, III, 551).
Школ у них нет и хотя потому редко кто на своем языке писать умеет, однакож язык у них, по утверждению знающих людей, нарочито изрядное татарское наречие, конечно, потому, что они татарами окружены и ни с какими иными народами обращения не имеют.
(Георги, II, 124).
Среди татарских казаков нашелся Орфей, который сыграл нам на киргизской флейте, но камни не были растроганы его игрой. Этот инструмент принадлежит к типу монохордов с 2 неравными струнами, на манер лютни, выпуклая часть которой суживается книзу и только до половины закрыта декой. Когда по струнам из лошадиных волос проводят смычком, сделанным из этого же материала, то раздается звук, подобный клику лебедя, да и самый инструмент походил на лебедя по внешнему виду.
(Паллас, II, 494).


КАЛЫМ И СВАДЬБА

Жен они себе, по восточному обыкновению, покупают и имеют их, как магометане, до четырех, а иные держат еще сверх того и наложниц, коих они содержат почти не хуже,
как и самих жен, да и приживаемых с ними детей почитают законными. Почти все мелкие люди имеют только по одной жене, да и той бы негде было им взять, если бы они урывками не похищали женщин у своих соседей. Они наиболыпе подстерегают калмычек потому, что они по их сказкам, к удовлетворению похоти наилучшее имеют телосложение и долее всяких других женщин равняются с молодками, почему и знатные киргизцы на них женятся, когда согласятся принять магометанский закон. Напротив того, как персианки, так и персиане (кызылбаши) настолько им ненавистны, что выдают их и за своих невольников. Когда кто впервые жениться хочет, то дает за природную киргизскую девку, около 50 лошадей, 25 коров, до 100 овец, несколько верблюдов или невольника и латы. Я положил здесь среднюю цену. Скудные женихи дают и гораздо меньше, богатые же и в несколько крат больше. Другая жена покупается гораздо дороже первой, а за третью платят и того еще больше, и так далее.
Свадьбу... играют у невесты в новой юрте. Перед сочетанием, посадя невесту на ковер, носят девку прощаться; причем следуют за нею девки же и поют песни. Когда известно станет, что невеста вышла нечестным порядком, то гости убивают на другой день верховую женихову лошадь, разрывают свадебное его платье и ругаются над молодою. Но тесть должен наградить молодому весь сей убыток. Буде же все благополучно, то веселятся несколько дней пированием, пляскою, песнями, рассказами, борьбою, ездою взапуски, стрелянием в цель и проч., при чем молодые определяют удальцами в награждение праздничное платье, убранство, а иногда и лошадей, но на прощание одаряют и их гости скотом и прочим.
Кто имеет не одну, но несколько жен, тот отводит каждой особую юрту, в коей воспитывает она своих детей, как ей заблагоразсудится. Многими детьми они хвастают и бесплодные должны быть у плодородных почти служанками. Знатные дают детям своим пышные имена, как например: Нур-Галий - великое светило; Ир-Галий или, как многие выговаривают, Ерали - высокий муж; Дост-Галий-высокий приятель; Батыр - богатырь, храбрый муж; Темир-Ир-железный человек; Бет-Галий - высокий князь и так далее.
(Георги, II, 137-138).
Свадебные обычаи киргизов мало чем отличаются от башкирских и татарских. Богатый киргиз берет за себя двух, трех, даже четырех жен. За первую жену он дает в качестве калыма приблизительно полсотни лошадей, сотню овец, несколько рабов или вместо них верблюдов и ко всему этому прилагает еще панцирную рубаху. Родители невесты неохотно отдают дочь во вторые жены, ибо только первая жена является настоящей хозяйкой. Бедный киргиз берет себе только единственную жену и калым обычно состоит из десятка лошадей и двух десятков овец, бывает даже дешевле. Свадебные празднества и увеселения составляют, как и у башкир, обеденное пиршество, музыка, танцы, борьба и конские бега. Киргизы любят иметь много детей и пируют при появлении ребенка. Их мужские имена: Мамбет, Мерген, Даланту, Джумагул, Хадир, Бектемир, Байтемир и др. Имена женские: Чабдора, Макполь, Ойслу, Мирвут и мн. др.
(Фальк, III, 550-551).
У киргизов калым оплачивается сообразно имущественному состоянию жениха,
во-первых, и с достоинствами сговоренной невесты, во-вторых. Наименьший платеж за невесту состоит из одного раба, 30 или 40 лошадей и некоторого военного снаряжения. В день свадьбы отец невесты разбивает у своего жилища, но несколько поодаль, белую кибитку. Здесь, обыкновенно и надлежит совершаться всем свадебным обрядам.
(Рычков, Дневник, 349).

БОЛЕЗНИ, ПОХОРОНЫ, ПОМИНКИ

Киргизцы часто доживают до великой старости, да и престарелые бывают бодры и здоровы. Обыкновенные у них болезни: лихорадка, кашель и удушье, да и распространилась между ими нечистая болезнь, по их курузаслан называемая. Я не слыхал, чтобы они были подвержены жестокой горячке, которая у калмыков весьма опасна бывает. Иногда заражаются они оспою, которую они чичак называют, и то случается от обхождения с европейцами. Но они оспы так боятся, что тех больных, на которых она появится, оставляют и по нужде ставят им пищу только издали, а если такой больной приблизится к их жилищу, то они не стыдятся пускать в него из луков стрелы.
(Паллас, I, 585-586).
При беспечной и простой жизни, в чистом воздухе открытых своих степей, редко претерпевают они болезни и многие бывают и на старости еще крепки. Приключающиеся же им наибольше хворости суть: короста, лихорадка, кашель, да сверх того страждут иные любовною заразою (курузаслан). Бывала между ими несколько раз и оспа (чичак), но не опустошительная. Продолжительные болезни почитают они действиями диавола и противополагают им суеверие. Лечатся же они наибольше рожечным кровопусканием, при чем употребляют малые рожки [банки], прижиганием больного места чернобыльными клубками и серою, которую растерши, принимают в мясе.
(Георги, II, 138-139).
Для погребения мертвых копают они могилы или вколачивают в землю колья, переплетают хворостом, кладут мертвого поверх земли в платье, покрывают ветвями и
засыпают землею. Но подле головы, обыкновенно лежащей к северу, вколачивают толстый кол и не вынимают оного до тех пор, пока совсем сделают могильный бугор, а как оный кол вынут, то остается дыра в могилу. В каменистых местах складывают они кучку камней над мертвым телом. Потому не удивительно, что во всех степях находится множество таких могильных бугров, коих число и впредь умножаться будет. Однако, по большей части, хоронят они мертвых около могил тех усопших, коих за святых почитают и при том подле старых мечетей, а особливо в таких местах, где уже много старых могил находится.
(П а л л а с, I, стр. 586).
С покойниками своими поступают так же, как и прочие магометане. Могилы роют неглубокие: напротив того, многие набрасывают на них груды каменьев. Когда мужчина умрет, то самое лучшее его платье изрезывают в ласкутки и разделяют для памяти по его приятелям. Иные замечают также его юрту небольшим значком и втыкают в могилу копье. Дабы не иметь повода к печальному воспоминанию умершего, некоторые сваливают на могилу его и всякую домашнюю рухлядь, детские колыбели и сему подобное. Богатые и знатные люди желают быть преданы погребению у гробов своих святых или преждних ханов, либо родственников, куда отвозят их верхом. А когда в летнюю пору за отдалением кочевья от таковых мест, сделать того не можно, то обрезывают они покойника мясо и хоронят оное вместе с внутренностью вблизи, а кости отвозят в желанное место и погребают их возле святых или, как они говорят, белых костей, то есть возле знатных покойников.
По знатным покойникам правят они в том году, в котором помер, трое поминок. Вдовы и дети при том сетуют, приятели собираются с наивеличайшею пышностью и смотрят, превознося похвалами покойниковых верховых лошадей, оружие и добрые качества, при чем все вообще угощаются. Вдовы, оплакивая покойников, говорят при том им в похвалу, что они были в любви верны, щедры и благоразумны, походили, сидя на лошадях, в латах, на богатырей, глядели за табунами и похитили посредством храбрости своей стольких то невольников, брали в добычу скот и так далее. Жены калмыкской природы, хвастают при том отменною покойников к себе ласкою, поелику мужья нажили их не как других выкупом, в скоте состоящим, но с опасностию собственной своей жизни и по богатырской любви, и проч. На последних поминках определяют вдовы удальцам в верховой езде в награждение некоторых лошадей, платье и оружие покойных своих мужей. Всякий улус правит сверх того ежегодно общие поминки на кладбищах; и при сем случае, по языческому обряду, убивают там лошадей, предлагают мясо их покойникам, а напоследок между разговорами, убирают оное и сами. Ежели кто приблизится к могиле своего приятеля, то начинает с ним говорить и кладет на гроб клочек вырезанных из гривы верховой его лошади волос. Подобные сим обряды, только попростее, наблюдают они и в разсуждении умирающих жен и детей.
(Георги, П, 139-140).
Через несколько дней после похорон, наследник умершего, вступивший в обладание его имуществом, устраивает публичное, поминальное пиршество. При этом выполняются следующие обряды: наследник ко дню торжества должен пожертвовать некоторую часть своего имущества, как-то: одного или двух paбов, столько же верблюдов, панцирь, десяток или дюжину коней, некоторое количество овец и т. п. Назначение этого пожертвования такое. Должен состояться большой состязательный пробег и все добро, выделяемое из имущества при этом пожертвовании, идет на призы наездникам, признаваемым искуснейшими определением многолюдного сборища, котороe следит за ходом состязания. Поэтому каждый наездник, не исключая самого наследника, старается держать в готовности и в порядке свою лучшую лошадь. Чтобы все обошлось без путаницы, наездники выбирают из среды старшин - двух нарочитых посредников, чтобы тем лучше засвидетельствована была умелость и ловкость всех этих лихих наездников. Из этих руководителей один остается там, где состязание начинается, а другой находится в указанном месте, где все участники состязания должны съехаться. Никто не может определенно сказать, сколько верст в той дороге, покрыть которую полным ходом должны наездники. Но из разных рассказов об этих состязаниях надобно заключить так, что весь пробег имеет никак не менее 40 верст. Ибо когда все участники, совместно с указанными старшинами, отправляются на бега, то по началу они едут потихоньку, и так продолжается с вечера до следующего полудня, а вечером, когда свалит жар - уже начинают гоньбу в обратном направлении до самого того места, где их ожидают призы, угощения, увеселения, приготовленные для них, согласно установившемуся обычаю. Получает раба, а также лучшие вещи, выставленные для раздачи на призы, тот наездник среди всех состязавшихся, который приезжает раньше всех, следующему за ним достается панцирь, третьему - верблюд. Наезднику, признанному четвертым, достается кармазиновый кафтан и красивый головной убор. Пятый получает коня в полном снаряжении, с седлом и сбруей. Остальных состязавшихся удовлетворяют дачей коней или овец. После раздачи призов, обязанностью наследника является показать народу принадлежавшие покойному ценнейшие вещи. Тут же должен при этом стоять на показе любимый конь покойного в самом полном, лучшем своем уборе, покрытый черной попоной. На других лошадях раскладываются лучшие платья умершего, его военное снаряжение, богатые ковры и кибитки. Все эти вещи по порядку одна за другой привязываются к натянутой веревке, а рядом стоят жены умершего, утопающие в слезах, равно и его рабы и его рабыни. Замысел всей этой церемонии заключается в том, чтоба показать собравшемуся люду, как много имущества сумел приобрести за свой век умерший, и этим вселить в уме народа высокое о нем мнение. На той кибитке, где лично проживал умерший, водружают небольшой черный значек, обозначая тем траур, в который повергнута оставшася после умершего семья.
(Рычков, Дневник, 347-349).


КОЛДУНЫ

Чем меньше у киргизцев находится духовных особ, тем больше у них различных чародеев. Мне сказывали, что их считается шесть чинов. Первые называются фалча, которые предсказывают из книг и по звездам, и сие искусство почитается за науку. Потом следуют предсказатели, яурунчи называемые, которые по бараньей лопатке предсказывают о будущих делах и на всякий вопрос ответ дать умеют. Сказывают, что такую лопатку должно оскоблить ножем, а не прикасаться к ней зубами; ибо в противном тому случае она не годится к чародейству. Если прорицателю предложат вопрос или он сам что задумает, то кладет оную лопатку на огонь и ждет, пока на плоской стороне появятся седины и трещины, по коим он и предвещает. Сии люди по их объявлению, так искусны, что могут угадывать, как далеко находится отправившийся в путь человек. Сказывают, что некогда партия калмыков, имевших при себе такого предсказателя, учинила великое похищение у киргизцев. После чего партия сих также со своим прорицателем погналась за неприятелями, но калмыцкий чародей, разумел свое ремесло столь хорошо, что своих земляков заблаговременно уведомил о погоне и чем ближе сии приближались, тем больше он советовал удаляться. Но как киргизский чародей сие приметил, что их предприятие неудачно будет, то употребил следующую хитрость. Он велел киргизцам оседлать лошадей передом на зад и самим сесть также назад лицом. Через что калмыцкий гадатель пришел в замешательство: он видел на своей кости, что киргизцы назад воротились и советовал калмыкам остановиться, и так киргизцы их нагнав, взяли в плен со всею добычею. Сие приключение рассказывали сами киргизцы, но было ли оное в самом деле, того сказать не могу.
Третий род чародеев называется бакша и киргизцы сим больше всех других верят. Если просят у них совета, то они веля сперва привести хорошую лошадь, барана или козла для употребления в жертву. Потом бакша начинает петь чародейные стихи, бить в обвешанный кольцами чародейный барабан, кобиц называемый и напоследок скакать и ломаться. Все сие делав с полчаса, убивают приведенный скот на жертву и кровь испущают в особливый сосуд. Кожу берет себе, а мясо едят при том находящиеся, и собрав кости пестрит красною, синею краскою, и бросает от себя к западу, куда выливает и испущенную кровь из скота. Напоследок еще несколько времени чародействует заклинаниями и ответствует на вопрос.
Еще есть чародеи, рамча называемые, которые льют коровье масло или сало в огонь и по цвету пламени предсказывают; причем также приносят в жертву и употребляют заклинания. Но сих чародеев мало почитают.
Сверх того есть еще колдуны, а по большей части колдуньи, джа-адугар называемые, которые околдовывают невольников и других пленников, так что они на своем побеге заблуждаются и опять попадаются в руки своему господину или хотя они и уйдут, однако опять скоро попадут киргизцам в неволю. На такой конец вырывают они у пленника несколько волос из головы, спрашивают его имя и ставят посреди кибитки, на расчищенном и солью посыпанном месте, на котором они обыкновенно раскладывают огонь. Потом колдунья чинит заговоры и в то время приказывает пленнику трижды отступать назад, на свои ступени плевать и каждый раз выскакивать из кибитки. Напоследок сыплет пленнику на язык несколько золы, на которой он стоял и тем колдовство кончится. Яицкие казаки верят, что если пленник объявит настоящее свое имя, то сие колдоство бывает действительно.
(Паллас, I, 575-578).
В среде киргизов живут ворожеи, при том с различными специальностями. Баксы могут изгонять дьявола, знать минувшее и будущее, выявлять грабителей, играть с людьми злые шутки и т. д.
Диакса - по части дождя, грозы и ветра. Он их может наслать или, наоборот, предотвратить. Эти дела диакса делает при помощи особого крапчатого камня, величиной с куриное яйцо.
Такие камни теперь расцениваются в Бухаре, где их отыскивают, уже наравне с десятком, даже с дюжиною коней. Когда нужен дождь, диакса лезет со своим камнем в воду и привязывает его к камышу. И вот, на расстоянии не более, как одного дня пути, уже набираются облака и конечно, разрешаются грозой, дождем, ветром. Когда осадков становится достаточно, диакса лезет опять в воду и забирает свой камень. Во время военных столкновений он присоединяет к камню еще бурдюк с водой и вот устраивает во вражеском лагере злейшее ненастье в то время, как у своих в лагере погода самая чудесная. И так далее, и так далее - по этой дорожке выдумок, на которую увлекает киргиза его вера по отношению к этим обманщикам.
(Фальк, III, 551).
Между ими есть великое множество волшебников, которых главнейшие названия суть следующие: фалши - суть звездочетцы, которые по небесным знакам предсказывают и самые безделицы, благополучные и несчастные дни распознают и так далее. Диагзы или месяцесловоделатели суть такие люди, которые не только наперед знают, когда будет погода, но и сами могут располагать дождем, ветром, жаром и проч. и при том в состоянии удерживать и насылать гадину. При дворе каждого знатного киргизца бывает обыкновенно один диагза. Бакзы походят на языческих шаманов или камов. Они хвастают, что имеют знакомство со злыми духами, призывают их при разных шалостях, при чем иные употребляют и барабан, повелевают им такое то дело исполнить, выгоняют их вон, делают жен и стада плодородными, лечат больных, предсказывают будущее и сему подобное. И для того все обиженные диаволом должны искать у них помощи. Многие из сих волшебников живут весьма достаточно.
(Георги, Н, 140-141).
Вечерами на военной квартире хана Нурали занимались черной магией, которую представлял один из самых видных яурунчей, т. е. ворожеев. Цель ворожбы была - узнать настигнем ли мы калмыков или нет, и вернемся ли благополучно, разделавшись с ними; кроме того, узнать еще, что сейчас делается у калмыков. Ворожей делал свое дело при помощи овечьего курдюка, а именно курдюк сжигался на огне, покуда от мяса не остался только пепел да кончик костей. По взгляду ворожея, извилины, некоторых линий на пепле курдюка предуказывали все будущее. Ворожей разглядывал остаток кости с глубоким вниманием и, в конце концов, поведал собравшимся кругом него следующее: вчера вечером с калмыками соединился некий невидимый дух, по имени аврах. Под его воздействием народ оробел, стал собираться в сходбище, взволнованный угрозой появления русских войск. Но сегодня, и тоже все в полдень, к ним явился другой аврах и навел еще больше страху, чем первый. Он выявил зловещие предзнаменования, которые нужно понимать не иначе, как предвестие предстоящей гибели. В конце концов, судьба калмыков определится в связи еще с третьим аврахом. Если он прибудет к калмыкам через день после второго авраха, то он снимет с них тот неприязненный рок, который ввергает в ужас весь народ. Так гласили прорицания ворожея. Киргизы все, не исключая самого хана, верили в искренность и правоту этого прорицания. Легко видеть, что такими прорицаниями, допускающими двоякое истолкование, ворожей обезопашивал себя, свой кредит и уважение к себе у народа, что бы там ни случилось. В самом деле, если калмыкам предстояло натолкнуться на какую-нибудь катастрофу, то на развитие событий в этом направлении указывали слова прорицания первого. Если же предстояло произойти совсем обратному, то скажется, что ворожей в своих предсказаниях упомянул о том, что аврах третий может спасти калмыков от беды. Так занимаются киргизы ворожбой с целью приоткрыть грядущее. Весь этот случай, коему я был очевидцем, проливает полнейший свет на обманные уловки хитрого предсказателя.
(Рычков, Дневник, 392-394).

ВСТРЕЧА ЕВРОПЕЙСКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ С КАЗАКСКИМИ
ХАНАМИ И СУЛТАНАМИ ФАЛЬК У СУЛТАНА АЛИ (1770)

Киргизский хан Нурали прибыл со своей ставкой и остановился на Илеке, всего в 50 верстах от Илецкой защиты, при впадении Илека в Урал, с левой стороны Урала. Близость мне показалась выгодной, чтобы увидеть этого правителя кочевников и его лагерь, поэтому я в сообществе с Георги и при достаточном конвое отправился из Оренбурга вниз по линии через укрепления - Чернояр, Татищево, Озерное и Рассыпное - в Илецкую крепость. Между укреплениями имели стоянки казаки и башкиры в небольших лагерях из камышевых палаток. Они пасли своих лошадей, также как и население укреплений пасет весь свой скот, под защитой вооруженных пастухов, что выглядело необычайно.
29 сентября [1770 г.] я направил двух знатных татар к хану, чтобы запросить его, согласен ли он на мое посещение и смогу ли я совершенно безопасно к нему приехать.
Татары по всему Илеку вверх, встречали небольшие киргизские лагери и при впадении Камчатки в Илек, 70 верст выше устья, вступили в ставку хана, состоящую, приблизительно, из 20 кибиток.
Хан их очень вежливо принял и ответил им, что я в полной безопасности могу к нему приехать, а также вернуться обратно,- ставка его простоит еще несколько дней, сам же он должен на следующий день уехать в отдаленные улусы, чтобы уладить раздоры. Короче говоря, он мне отказал в приеме.
Посланные татары ничем не были обижены киргизами, напротив, куда они не приезжали - их всюду угощали мясом и кумысом.
За это время нам удалось увидеть торжественное открытие осеннего рыбного лова илецких казаков, которые явились для этого в полном вооружении.
Тем же путем мы вернулись обратно в Оренбург.
Наследник хана Али султан, лучше удовлетворил мое любопытство. Он остановился в киргизской степи всего в нескольких верстах от Оренбурга, чтобы по возможности добиться у губернатора распоряжения приостановить продвижение русских карательных отрядов, сам же в Оренбург не явился.
Для моего приема он назначил 5 ноября [1770 г.], время после обеда. Я явился с Георги, Барданесом и егерем в сопровождении хорошо одетых казаков. Лагерь султана состоял, приблизительно, из 320 кибиток, между которыми его кибитка была самая большая и покрыта белым войлоком. Вокруг паслись верблюды и лошади. Пол кибитки был устлан коврами, на которых лежали подушки. У его постели висели шелковые занавеси, а кругом были развешены красивые луки, кувшины, ружья, сабли и седла.
18-летний султан сидел, поджавши ноги, на подушке в богатом одеянии, опоясанный серебрянной саблей; вокруг него сидело несколько старшин, одетых в ярко-красное. Мы должны были с покрытыми головами сидеть на маленьких сундучках. Он вежливо принял мои подарки, состоявшие из головы сахара и обыкновенной табакерки, вполне прилично задавал вопросы и отвечал сам. На прощание он мне подарил лошадь, которую я не принял.
(Фальк, I, 20-21).

РЫЧКОВ У ХАНА НУРАЛИ (1771 г.)

Здесь [близ Тургая] мы сразу очутились в виду становища хана и окружающих его киргизов. Мы направили путь на ханские кибитки; хан был здесь, в кругу своих
старейших. Все они собрались, чтобы встретить нас и приветствовать. Со стороны старшин нам было дано понять, что мы отнюдь не должны подъезжать к хану вплотную, но спешились бы за несколько сажен, и только таким образом приблизились бы к самому тому месту, где он находился. Мы подчинились этому требованию и вошли в среду окружающих хана лиц. При нашем появлении они встали со своих мест все. Хан восседал на ковре с обоими своими сыновьями, которые рассаживались около него непременно в порядке старшинства. Направо сидел султан Ишим. Место султана Пирали было по левую руку отца, несмотря на то, что он носил титул хана туркоманов.
...С самого первого момента нашего свидания, хан засвидетельствовал те чувства радости и удовлетворения, которые испытывал он при получении известия о приближении русских войск,- войск, прибытия которых он давно ждет с нетерпением. Все речи хана выказывали усердие, самое ревностное, выполнять высочайшую, ее императорского величества волю. Особенно заслуживают внимания его соображения относительно бегства калмыков.
Он всегда сожалел, что с самого того момента, как он подчинился скипетру русскому, все же не было у него случая выказать на деле свое верноподданическое рвение и свою верность всемилостивейшей государыне. Бегство волжских калмыков даст ему теперь этот желанный случай. И он сочтет за честь отдать все силы свои на пользу предприятия и доказать свое рвение. С тех пор, как он стал под защиту русского государства,- продолжал хан - русским пришлось вести две войны с иноземными царствами. Одна война - с пруссаками [1756-1763 г.], другая в настоящее время - с турками
[1768-1774 г.]. Но ни в той, ни в другой войне он еще не имел счастья быть использованным. Между тем, это его каждодневное желание, равно как и желание его подданных. Во всякое время, в каждый час, готовы мы выступить в поход против врагов России. Когда хан высказал все, что хотел, наш подполковник выявил перед ним всю совокупность тех затруднений, в силу которых мы не могли сомкнуть с ним свои силы ранее, и, в конце концов, уговорил его остановиться на таком решении: на этом месте ждать прибытия русских войск. При этом уговорились, что после соединения обоих войск оставить на месте весь тяжелый обоз и преследовать убегающих изменников облегченными, ускоренными маршами. Чтобы оставленный обоз обезопасить от покушений со стороны степного населения, хан обязан приставить к обозу особых хранителей по одному человеку от каждого киргизского рода. Эти люди не должны уходить от обоза, дабы отвратить все возможные опасности. На все ему высказанное хан, во всенародном присутствии, изъявил свое полное согласие. В конце беседы хан сказал: если мы задержимся хотя бы в малейшей мере и не поспешим вперед с крайней быстротой, то калмыки уже 13 дней тому назад проследовавшие через здешние места могут успеть дойти до гор Алтая, а тогда с ними ничего не поделать и не только в силу одних лишь [природных] условий той местности, а еще и потому, что они смогут, прежде чем мы попадем к горам, вступить в Джунгарские пределы. Там, в тех землях, если им удастся осесть и устроиться, им можно будет обеспечить себе в борьбе с нами ряд преимуществ и выгод, каких они в настоящее время, изнеможенные зимнею дорогою, без надежной опорной базы лишены совершенно. От этих разумных рассуждений ханских могла быть польза несколько раньше. Но теперь у нас оставалась только самая слабая надежда догнать этих калмыков, бежавших с такою поспешностью и ушедших так далеко.
(Рынков, Дневник, 369-371).

БАРДАНЕС У СУЛТАНА МАМЕТА (1771)

[24-го июля 1771 г.]. Сегодня посетили наш лагерь 3 сына стоявшего от нас в 7 верстах султана Мамета со свитою. Майор Зубов их угостил и потом послал в мою ставку. Старший сын Ахмет, 20 лет от роду, был одет в черные атласные шаровары, кафтан тонкого красного сукна с шелковым кушаком, на голове шитая золотом скуфейка и хорошая киргизская шапка, а на бедре сабля. Другие, один 16-ти, а младший 14-ти лет были одеты как обыкновенные киргизы, но немного почище. Все они имели веселый и мужественный вид. Они сидели у меня на войлоке, отвечали на мои вопросы сколько умели, отведывали мои сухари… При прощании приглашали они меня
поутру на другой день к своему отцу. Я согласился.
26-го июля. Сего числа пополудни поехал я в стан султана или князя Мамета, старшины малого улуса. Средней киргизкой орды и удостоен был благосклонным приемом. Его стан или Деревня (аул) состоял из 8 войлочных юрт, или кибиток, из коих 3 для его фамилии белые войлочные и чище, прочие же были простые для его служителей и пастухов. До приема султаном сыновья разговаривали со мною. Кибитка его была большая, разделенная завесою; посреди висел большой железный котел с говядиною и крупами на огне, кругом стояли малые и худые ящики, на которых лежали кожаные мешки с платьями и проч. Против входа позади котла разостлан был персидский ковер с подушкою, на котором сидел султан с супругою, сложа ноги накрест. Я должен был сесть в стороне поодаль. Султан имел от роду 60 лет, был сухощав с небольшою черною бородою; на нем было шелковое платье и шитый золотом колпак. Он имел вид проницательный. Супруга его лет сорока была весьма сановита и сидела в полушелковом бухарском платье и в шелковом платке на голове, как носят обыкновенно татарки и армянки; с головной повязки по обоим щекам висели корольки.
Сделав им низкий поклон, поднес я князю в дар фунт мыла, зеркало, купленное мною в Омске за 7 копеек, кольцо, за которое я заплатил 3 копейки, несколько игол, извиняясь, что я так мало взял с собою. Он уверял, что ему от русского приятеля все приятно, а она сказала, что в степи такие вещи очень полезны.
Она потом спросила, пью ли я кумыс или квашеное спиртовое кобылье молоко. Я сказал, что пью и тогда поднесли мне кумыс, а потом хороший чай без сахару и меду, вареный только с молоком в фарфоровых чашах.
Если бы султан при ответах и рассказах менее занимался строганием лучины большим ножом, то беседа наша была бы довольно приятная. Он расспрашивал о здравии монархини, изъявлял свою приверженность к Российской империи. Он сам преследовал калмыков и несколько человек взял в плен и велел, действительно, позвать 6 или 7 калмыцких мужей и жен, кои были его рабы, но в хорошем содержании. О калмыках предполагал он, якобы они перешли через горы в Зюнгорию, что нам их воротить не можно, что напротив того, киргизские орды получают от нашего преследовании великую пользу, поелику калмыки уходят далее и избавляют их от таких лукавых и гордых соседей и т. д. Наконец, дружески отпустил он меня с мехом хорошего кумыса и овцою, дав для провожания несколько киргизцев.
(Фальк-Барданес, VП, 15-18).

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ КАЗАХСКИХ ОРД
С СОСЕДНИМИ ГОСУДАРСТВАМИ
РУССКОЕ "ПОДДАНСТВО" МАЛОЙ ОРДЫ

Киргиз-кайсакской Меньшей орды Абул-хаир хан претерпевал великие разорения и обиды, с одной стороны от зюнгорских калмык, которые время от времени разными киргиз-кайсацким ханам в великой Татарии принадлежащими городами завладели и непрестанно их утесняли, а с другой стороны - от смежного им башкирского народа. Не меньшая ж опасность им была близ реки Яика (где лучшие к кочеванию их места) пребывать, ибо башкирцы на их киргизские улусы непрестанные чинили набеги и многие тысячи лошадей у них угоняли, а управляться с ними было не без труда за такими ж нападениями, с зюнгорской стороны чиненными. И тако он, Абулхаир, будучи пред прочими киргиз-кайсацкими владельцами гораздо умнее, принужден искать и просить о принятии его со всею той Меньшею ордою в российское поданство, и с тем в 1730 году посланцев своих отправил от себя с башкирским старшиною Алдаром к уфимскому воеводе, к коему он, Абулхаир-хан, особливое о том письменное прошение ж прислал. По прибытии онаго Алдара и по получении от тех посланцев известия, бывший тогда уфимский воевода бригадир Бутурлин нарочно из уфимских дворян в жилища Алдарова посылал, чтоб он и с посланцами на Уфу приезжал; почему он Алдар, и те посланцы в Уфу, в июле месяце, и прибыли, а потом купно с ним, Алдаром, ко двору е. и. в. (1 Здесь и далее "е. и. в." означает - "ее императорское величество"). они, посланцы, отправлены.
Между представлениями его ханскими знатное было сие: 1) что они от зюнгорского владельца и от его калмык обижены, и когда будут под протекциею е. и. в., то могут
все свое владение от них со временем возвратить... 2) сам себя в ханстве содержать может, ссылаясь на волжских калмык, как е. и. в. между таким же диким народом ханов утверждает и народ в покорение приводит, 3) могут соседей своих хивинцев и аральцев в подданство е. и. в. привесть и за то в милость быть.
По которому его ханскому прошению в том же 1731 году, в мае месяце отправлен был к нему, хану, коллегии иностранных дел переводчик мурза Тевкелев и с ним из геодезистов Алексей Писарев да Михаиле Зиновьев для описания мест, из уфимских дворян и казаков, да из башкирцев лучшие люди: вышеупомянутый Алдарбай (кой в бывшем бунте главным предводителем был), Таймас тархан батыр и еще некоторые с такою инструкциею, что б помянутого хана со всею ордою в подданство совершенно утвердить и присягою верности обязать, о состоянии же сего народа и тамошних мест обстоятельное известие получить. С которым и означенные ханские посланцы, бывшие у двора е. и. в., с грамотою к нему, хану, (в которой он о принятии в подданство и милостию е. и. в. обнадежен) отправлены...
По прибытии переводчика Тевкелева в киргиз-кайсацкую орду, так скоро, как опознали киргизские старшины о причинах приезду его, Тевкелева, и учинилось у них великое смятение, и часто во многолюдстве для убивства оного Тевкелева и бывших с ним собирались А при том и на хана своего нападали за то, что он, без ведома и совету их, посланцев своих ко двору е. и. в. отправлял и о принятии в подданство просил, чего они никогда не желали и не намерены. Хан, как его, Тевкелева, с находящимися при нем людьми при всех таких нарочных собраниях защищал, так и народ непрестанно увещевал и вразумлял, толкуя им, какое они благополучное от подданства российского получать могут, приводя в пример волжских калмыков и уфимских башкирцев, под державою российской благополучно живущих и что они пришед в такое ж подданство, от неприятелей своих в безопасности будут. Тевкелев такожде, будучи, о нравах сего дикого народа довольно сведущ, так добро против всех их угроз поступал и, не опасаясь ничего, умел им говорить, что они, многажды собравшись на убийство его и находящихся при нем людей, сами со страхом, а иногда со многим удивлением к нему разъезжались и поставляли его за такого умного, который больше человеческого разума имеет. При чем и бывшие с ним, Тевкелевым, башкирские старшины не малую верность ко успокоению того своевольного народа старание прилагали, а особливо Таймас батырь будучи у киргиз-кайсаков славным башкирским наездником (или богатырем), который за то, как выше явствует, потом в 1734 г. и тарханом пожалован.
По таким долговременным бывшим затруднениям, наконец, до того дошла, что на одном большом и последнем их киргиз-кайсацком сборе наибольшая часть согласилась, конечно, Тевкелева убить, к чему бывшие тогда в орде ушлецы из волжских калмыков киргизов весьма возмущали и научали, чтобы его, конечно б, Тевкелева, с товарищами убить, а живого от себя отнюдь не отпущать, толкуя им то, что российские люди ими, киргиз-кайсаками, так, как